Из книги: «Большой конфликт» Берта Хеллингера

 Воля к уничтожению

Каждый большой конфликт хочет убрать и, в конечном итоге, уничтожить с дороги препятствие. Конфликт зиждется на воле к уничтожению. Какие силы или страхи ее питают? Прежде все­го, стремление к выживанию. Когда наша жизнь в опасности, мы либо обращаемся в бегство, т.е. убегаем от уничтожения другим человеком, либо нападаем, т.е. сами пытаемся кого-то уничтожить или хотя бы прогнать. Задача воли к уничтожению — расчистить путь от кого-либо или чего-либо. Притом, как правило, недостаточно просто убить человека — важно завладеть им и его имуществом. И все это в целях выжива­ния. Казалось бы, мы боимся каннибализма, но только на первый взгляд. И сегодня найдется немало ситуаций, когда люди выжива­ют за счет других. Нередко завладеть уничтоженным необходимо для выживания. Отчасти мы питаемся тем, что природа нам дарит сама, например, плодами растений, но чтобы овладеть животным, приходится его сначала убить. Означает ли это, что конфликты — прежде всего смертонос­ные — бесчеловечны? Если мы в безвыходной ситуации, они не­избежны. Поскольку конфликты, с одной стороны, служат вы­живанию, а с другой, подвергают жизнь других опасности, люди испокон веков пытаются находить мирное решение конфликтов, например, с помощью договоров, четких границ, объединения в небольшие группы с общим вожаком и законами. Правовая струк­тура удерживает смертоносные конфликты в рамках, прежде все­го, за счет монополии на насилие вожака — последняя сдерживает силовое решение между отдельными личностями или группами. Правовой порядок определяет рамки индивидуальной воли к уничтожению и защищает индивида и группы от насилия. А если рамки стираются, скажем, в ходе войны, или порядок рушится, например, в революцию, стихийная воля к уничтожению высво­бождается с ужасными последствиями.

Перенос воли к уничтожению

В группах, в которых правовой порядок защищает индивида от воли к уничтожению других членов, иногда происходит перенос воли к уничтожению на другой уровень. Например, в сферу поли­тики или в научные и идеологические дискуссии. Заметить волю к уничтожению можно по потере конструктивности диалога. Вме­сто того, чтобы вместе заниматься поиском наилучшего решения, рассмотрением и проверкой фактов, люди порочат представителей другой партии, нередко пуская в ход клевету. Агрессия, которая в таких ситуациях высвобождается, не намного отличается от физи­ческой воли к уничтожению, ее цель — на эмоциональном уровне и намеренно — уничтожить другого человека, по меньшей мере, морально, сделав его врагом группы, со всеми вытекающими по­следствиями. Может ли индивид себя защитить? Нет. Он втянут в конфликт без собственного вмешательства. Однако существует опасность, что в нем в ответ на агрессию проснется подобная воля к уничто­жению, с которой не так просто справиться.

Справедливость

Столкновения подпитываются не только за счет воли к уничто­жению, но и за счет общей потребности всех людей в балансе меж­ду давать и брать и между выгодой и потерей. Нам это знакомо как потребность в справедливости. Мы успокаиваемся, когда баланс восстановлен. Поэтому справедливость для нас — высшее благо. Но всегда ли? Или только в конкретном контексте, когда речь идет о хорошем балансе? Ведь если речь заходит о возмещении потери или ущерба, потребность в справедливости имеет совсем другие последствия. Приведу пример. Если другой человек нам что-то причинил, мы жаждем мести. Значит, в целях восстановле­ния равновесия и мы хотим ему причинить зло. С одной стороны, из чувства справедливости, с другой, побуждаемые волей к уни­чтожению. Мы хотим предотвратить, чтобы другой человек снова причинил нам боль или нанес ущерб. Поэтому в делах мести мы заходим дальше, чем того требует потребность в восстановлении баланса и в справедливости, и причиняем обидчику больше боли и ущерба, чем он нам. Теперь и он жаждет справедливости и ме­сти, и так конфликт будет длиться бесконечно. Справедливость в таком случае становится поводом для мести. Воля к уничтожению действует во имя справедливости.

Совесть

Есть кое-что еще, что разжигает конфликт. Хоть мы и называ­ем это «чистой совестью», оно причиняет немало зла. Как и спра­ведливость, чистую совесть нередко впрягают в повозку воли к уничтожению. Если кто-то считает себя лучше других, а значит и вправе поступать с ними по-своему, «с чистой совестью», он руко­водствуется своей совестью. Действительно ли своей? На самом деле, совестью семьи и со­циальной группы, которые позволили ему выжить. Совестью группы, которая смогла выжить в конфликте с другими группами благодаря воле к уничтожению. Поскольку в представлении мно­гих людей совесть — это нечто святое, войны с инакомыслящими и даже их уничтожение считаются священными. Отсюда пошли «священные войны» — на поле боя и в рамках одной группы, когда инакомыслящий и по-другому поступающий человек воспринима­ется как угроза для сплоченности группы. Как и на войне, цель — чистая совесть — здесь оправдывает средства. Поэтому призывы к совестливости и справедливости обидчиков бесполезны и не най­дут отголоска. Нет, они не стали вдруг злыми — просто в них про­снулась совесть, и они верят, что сражаются за правое дело. И наоборот, если считаешь правильным взывать к совести дру­гих, руководствуешься другой совестью — своей чистой совестью — и рискуешь под влиянием чистой совести пустить в ход те же сред­ства, что и обидчик. Поэтому на уровне справедливости и чистой совести бесполезно искать решения для больших конфликтов.

Угроза нового

Все, что расшатывает достигнутое, воспринимается совестью как угроза — как совестью отдельного индивида, так и коллектив­ной совестью, если их вообще следует различать. В конечном итоге каждая совесть — это совесть социальной группы. Новое угрожает целостности и выживанию группы в ее настоящей форме. Стоит только допустить новое, и группа распадется, или ей придется пе­рестроиться на новый лад. Поэтому многие политические идеологии со временем потер­пели крах — они не смогли выдержать испытание действительно­стью, как например, идеология коммунизма, правда, только по­сле того, как много говоривших о его иллюзорности людей были устранены или умерли от голода, разразившегося вследствие этой идеологии. Только после того, как группы с новыми взглядами достаточно окрепнут, чтобы защищать своих членов от воли к уни­чтожению старыми группами, их сторонники могут не опасаться за свои жизни. Но разве люди, публично распинавшие и сжигавшие на кострах еретиков, были злыми? Они боролись за выживание своей группы и за собственное выживание. Их воля к уничтожению служила целям выживания, они следовали своей чистой совести.

Отторжение и перенос

Если отвергнуть человека под влиянием совести — неважно по какой причине — придется под давлением другой душевной ин­станции все же найти в душе место отвергнутому. Это проявля­ется следующим образом: если не признаешь в другом человеке, скажем, агрессию, неожиданно обнаруживаешь ее в себе. Только теперь изменился объект агрессии, и она направлена уже не на самого насильника, а на других людей, которые ассоциируются с насильником, хотя возможно, между ними нет связи. Поэтому че­ловек не понимает, что дело здесь в переносе, притом что импульс тот же. Но загадочным образом в целях восстановления равновесия невидимая внутренняя инстанция толкает чистую совесть в ею же вырытую яму. В данном контексте существует еще один перенос. То, что мы в себе лично не принимаем и отрицаем, становится для нас объектом борьбы в другом человеке, как описано у Фрейда в рассуждениях о проекциях. Другой перенос имеет место, когда дети в поведении вопло­щают отвергнутое одним из родителей. Пример тому — многие правые радикалы. Нередко их радикализм выражает уважение от­вергнутому и презираемому матерью отцу. Другой пример — это те, кто борются с правыми радикалами. Они ведут борьбу с такой же ожесточенностью и теми же средствами. Но совесть и у тех, и у других чиста.

Поле

Причинно-следственные связи легче понять, если воспользовать­ся образом поля. Рупперт Шелдрейк говорит о духовном поле или о коллективном разуме, по-английски extended mind. Из его наблюде­ний следует, что между живыми существами имеется особенная ком­муникация, которую можно понять, только допустив существование духовного поля, внутри которого они находятся и передвигаются.